уж он и мешает, кто ж его тут у вас выслушает, кроме меня… Жалко его…
– А остальных? Он ведь мешает всем.
– И остальных жалко… Да ничего. Пусть мешает. Авось как-нибудь сладимся, Бог с ним…
– А Бог – тоже еврей!!! – заорал из угла Йоська, услыхавший последние слова отца Елпидифора.
Итак, время антибесовского молебна и окропления святой водой было назначено.
Во вторник, еще до обхода, в дверь ординаторской постучали. На пороге возникли две фигуры в черных рясах. Санитарка Лиза маячила сзади, всем своим видом изображая почтение. Один из чернорясников представился отцом Викентием, а другой отцом Иннокентием. Первый был строгого вида, высок и худ, а второй был упитан, приземист и улыбался до ушей.
Отец Викентий держал в руках какую-то книгу в кожаном солидно потертом переплете, кадило, кропило и еще целую кучу неизвестных мне предметов. Отец же Иннокентий держал почему-то большое эмалированное ведро со штампом нашего отделения.
– Мир вам, – прогудел отец Викентий, – как живете-можете?
– Да вот, бесы замучили, – произнес я светским тоном и понял сразу, что брякнул бестактность.
Возникла неловкая пауза.
Мне стало понятно, что произнесенная мною фраза была равнозначна тому, как если бы больной в ответ на приветствие доктора «с добрым утром», принялся бы сразу, со всеми живописными подробностями, сообщать о характере кишечных отправлений.
– Может, чаю? – прервал общее молчание Феропонтович.
– Или коньячку? – это я, пытаясь сгладить неловкость, допустил вторую бестактность подряд.
– Коньячку, это конечно… как говорится, его же и монаси приемлют, – начал погромыхивать ведром отец Иннокентий.
– После! – сурово прервал его отец Викентий, и так покосился на своего коллегу, что стало понятно сразу – Иннокентий там у них в епархии не на хорошем счету.
Отец Иннокентий вздохнул.
– Ну и ладно… Нам бы водицы набрать, – он помахал ведром. – Сей же час молитвочку сотворим, освятим водицу, да и приступим, помолясь…
Санитарка Лиза повела гостей набирать воду, а мы с Феропонтычем углубились в писанину запущенных историй болезни.
Потрудиться спокойно нам не дали. В ординаторскую просунулась голова медсестры и протараторила:
– Евгений Маркович! Тут к вам женщина мужа привела запой прерывать, ложить его хочет. С утра сидят!
Сразу за этими словами в наш кабинет, взъерошенная, криво накрашенная тетя втащила за руку упиравшегося испуганного мужика лет тридцати пяти.
– Сволочи! – закричала она.
– Доброе утро, – вежливо ответил Феропонтович.
– Сволочи! – продолжила тетка. – И брательник евоный, и папаша! И даже племяш! Все ведь пьют! Замучили меня эти мерзавцы, доктор, помогите! Они же всей семейкой ихней паскудной уже четыре месяца не просыхают! Слава Богу, папаша уж две недели в больнице – ногу сломал, старый черт. Брат с племяшом зашились, вот только этот гад еще и остался. Помогите, доктор, Христом-богом молю, прокапайте его хоть как-нибудь!
– Все понятно, женщина, – сказал я, как можно мягче, – да вот только, как же так сразу, очередь у нас, невозможно прямо сегодня.
– Доктор, сжальтесь! – зарыдала тетка. – Суд ведь над ним, в тюрьму ведь пойдет, сволочь такая! Слышишь, ты, тварь, посодют тебя! – и начала колотить мужа сумкой. – Посодют-то тебя, а родственнички твои только смеяться будут, а как я детей твоих дебильных прокормлю?
– Ну, дебильные-то они в твою семейку, – внезапно обрел дар речи молчавший, как пень, мужик.
Выглядел он на самом деле ужасно. Заросший, опухший, явно не мывшийся пару недель, а самое страшное – было очевидно, что похмельный синдром уже неотвратимо набирает скорость, как тяжелый эшелон под горку. Кажется, что движение медленное и плавное, и колеса стучат так уютно, но с каждой секундой огромная масса ускоряет свой неукротимый бег. А недалече, под горкой, наспех забросанная песком ждет уже партизанская мина, и грозно глядят из кустов синие глаза из-под кубанки с красной ленточкой.
Немало мужиков подорвалось напрочь на похмельно-абстинентном синдроме. Известное дело! Это ведь наркоман, лишенный героина, вопит на весь свет о своей гибели, а через неделю уже как огурчик, планирует новую жизнь или поход за новой дозой. Хоть и тяжко страдают наркоманы, но не помирают они на героиновой отмене.
Алкаши – другой коленкор. Вот не сыщет орёлик запойный водочки или пивка на опохмел – и готово дело. Часов через шесть уже его колотит так, что и стакан не удержать, а если не похмелится и дальше, то начнет ему слышаться и видеться то, чего нету.
А к исходу дня – придут судороги, натурально, падучая болезнь, с красивой пеной изо рта. Всё как положено. Ну, еще пару дней и здравствуй, белочка. А белочка – зверёк только с виду ласковый, но зубками своими смешными многих заедает до смерти. Три дня – и нет человека.
Все это подумалось мне, пока я разглядывал потенциального клиента.
– А что за суд-то? – спросил бдительный Феропонтович.
И женщина поведала нам уж вовсе дикую историю. Оказалось, что с год назад муж ее Василий («Молчи, сволочь!!!»), его папаша, брательник и племяш решили начать новую жизнь. То есть – прекратили пить и шляться, и начали зарабатывать деньги. Было создано частное предприятие «Кета» по продаже красной икры населению Туймадска. Фирму возглавил Вася. Продукт уходил влет, благо цены были смешные до неприличия. Деньги сыпались мешками. Прикормленные менты и бандиты не давали в обиду. Еще через полгода конкурирующие икроторговцы, измученные черной завистью, провели собственное расследование феномена. Нанятый частный детектив-выжига очень скоро обнаружил, что «Кета» торгует икрой не кеты, но гигантской китайской камышовой жабы.
Подлец племяш регулярно мотался не во Владивосток вовсе, а на китайскую границу в Нерчинский Завод и бочками привозил купленную за бесценок жабью икру. А две другие сволочи – папаша и брательник прокрашивали её в гараже марганцовкой для придания товарного вида. Известно, что икру принято кушать под водочку, поэтому мелкую разницу во вкусе вообще никто не замечал. Дело было поставлено так хорошо, что разжиревшие на торговле икрой земноводных члены семьи начали величать Василия – Жабьим Королем.
Вслед за разоблачением последовали немедленные позор и разорение. Весь коллектив предприятия «Кета» в полном составе, мужественно перенеся заслуженные побои клиентов, рухнул в тяжелый многомесячный запой.
Дело ушло в суд. Перспективы и без того были самыми мрачными, а тут еще глава предприятия Василий, будучи перманентно пьяным, не способен был встретиться с адвокатом и пропускал одно судебное заседание за другим.
Икра гигантской камышовой жабы явно пахла керосином лет этак на шесть…
– Садитесь, Василий, – сказал я, как можно более приветливо, – будем сдаваться?
Василий тяжело дышал. Лицо его цвело красными пятнами, мелкий пот алмазной крошкой осенял чело. Глаза блуждали, пальцы тряслись, словно он играл что-то быстрое на рояле. Нижняя челюсть жестоко плясала буги, из-за чего Васина речь заглушалась стуком зубов.
– Боюсь я, доктор, – проклацал Василий. – Ей-богу, боюсь. Остановиться не могу, а к вам – страшно. Ведь сумасшедшие тут у вас…
– Сволочь! Аспид! – закричала жена Василия и очередной раз наподдала ему сумкой по голове. – Не хочешь ты? Может, сдохнуть хочешь? Так сдохни, сдохни! Всё! Я ухожу домой. Желаешь – лечись! Желаешь – подыхай на улице, а в дом я тебя не пущу, перед детьми стыдно. Вот квитанция, доктор, мы лечение с утра в вашей бухгалтерии оплатили. До свидания.
Она положила квитанцию на стол Феропонтыча и, видимо на прощанье, долбанув Васю сумкой, выскочила из ординаторской.
Феропонтыч крякнул и пошел покурить.
– Вася, – сказал я, – нужно сдаваться. Всего пара-тройка недель. Будешь у нас блестеть как новый пятачок. Давай, Вася, вот тебе бланк согласия, подписывай…
– Боюсь я, доктор, – бубнил трясущийся Василий, – страшно мне, не могу, я ж не псих, что мне тут у вас… Наоборот, только с ума здесь сойду. И так уж, как глаза закрою, так все рожи какие-то… Открою – никого. И все время – будто по пальцам что-то ползает, а что – не видно…
– Вася! Подписывай, – уже вовсе сурово произнес я, – через пару часов совсем дело
